Первая поездка на море в этом сезоне. Отличное место – тихое, безлюдное, чистейшая вода, до пляжа – рукой подать. Вместо купальника – бронежилет. Едем в Широкино.
Поездку организовал советник министра МВД Зорян Шкиряк.
Для него эти места стали уже родными. Но сейчас он в наших краях - с инспекцией. Проверяет все объекты вдоль линии разграничения Украины с врагом.
Мы, журналисты, не проверяем. Мы просто впитываем как губка картинки, лица, эмоции.
Грузимся в бронированный автомобиль и двигаемся в путь. Прямиком на Новоазовскую трассу.
Дорогу, которую когда-то можно было пройти с закрытыми глазами, трудно узнать. Десятки противотанковых ежей взъерошились – гостям не рады. Пронзительная тишина. Попуток нет. Пустота - как после апокалипсиса: все словно на минуту оставили свои дома и растворились.
В Бердянском, которое всего в паре километров от Широкино, экипируемся в бронежилеты и движемся к позициям ВСУ.
Широкино. Первая линия обороны. В 2015-м здесь шли жесточайшие, практически контактные бои. Кадры хроники из разрушенного Широкино не сходили с новостных лент. Но честно, одно дело, когда представитель ОБСЕ отстраненно говорит тебе, что в Широкино не осталось ни одного целого дома, и совсем другое – когда ты видишь это все своими глазами.
Сложно быть отстраненным, как бы над процессом, когда война идет на твоей земле, когда разрушают то, что ты привык считать своим как данность.
Первая остановка в Широкино – детский лагерь «Алые паруса». Когда-то я работала здесь вожатой. Потом много раз уже в качестве журналиста приезжала делать летние репортажи о детском отдыхе.
Я пыталась угадать в этих до боли знакомых местах мирную, довоенную картинку «Парусов», которая хранится в моей голове, - и не смогла. Картинки не соединяются. Реальность настолько ужасна, что не накладывается на воспоминание.
Ребята, которые держат здесь оборону, побродить по лагерю не разрешили. «Такие эксперименты здесь ни к чему. Мы и сами там не ходим. Только протоптанными дорожками».
Предложили подняться на крышу бывшей столовой – оттуда хорошо видно поселок внизу и линию противника.
Всего полторы - две тысячи метров — и укрепления врага. Говорят, он нас видит. Потому бродить по крыше тоже нельзя. Осторожно выглядываем из-за угла. Вдали — ветряки. Помнится, когда их строили, огромные лопасти везли через Мариуполь. Целое событие было для горожан. Сейчас это оккупированная земля.
Под ногами — огромные пробоины в крыше. Следы от «пламенных приветов» противника.
Аккуратно ступаем по коридорам бывшей столовой детского лагеря. Все вдребезги: оборудование, печи, столы, в стенах дыры.
Бойцы укрываются внизу, на первом уровне. Спят в комнатах без окон. Свет не зажигают.
Все, что нужно для жизни, - у них во дворе или в холле.
Старая стиральная машина «Донбасс» громко гудит, но исправно стирает грязные вещи бойцов. (Согласитесь, есть в этом что-то символичное). Пластиковая тара служит умывальником, ящики из-под боеприпасов — складом хранения овощей.
«Поваров у нас нет, все готовим по-очереди», - говорит комбат Виктор. Он приехал в Широкино из Крыма. Служил в Перевальном. Для него, как и для многих его побратимов, кто остался верен присяге, вышел из захваченного полуострова и теперь служит здесь, в Приазовье, эта война может закончиться только за Сивашем. И никак по-другому.
«Из нашей части в Перевальном человек триста вышли, а осталось около 500. Однокашники, бывшие друзья... Ни с кем из них не поддерживаю контактов. Не могу принять предательство», - говорит Виктор.
Вместе едем еще ниже, на нулевой блокпост — практически вплотную к кромке моря.
Здесь разрушения еще сильнее. Возможно, так кажется оттого, что плотность строений намного больше.
Руины. А на этих руинах – ошметки чьих-то жизней. Поломанный детский атомобильчик, детский манеж и перевернутая игрушечная коляска, груда разбросанных вещей и оставленное у мойки средство для мытья посуды, дорогая мебель. Шагаешь по этим осколкам чьих-то слез и сканируешь свои чувства. Боли уже нет, и ненависти нет. Есть пустота размером с бездну. И растерянность: а дальше что? Ведь должен же быть какой-то ориентир, чтобы не потеряться, чтобы найти внутреннюю опору и двигаться дальше.
В Широкино нечего восстанавливать. Его можно только сгрести в сторонку, и на этом месте отстроить заново что-то новое, красивое – как символ победы здравого смысла над маразмом.
Это слово — маразм — я вспомнила не случайно. Его в разговоре произнес боец, совсем мальчишка с позывным Лино.
Лино пришел на войну осознанно. Его дед, потомственный военный, прошел Афган. Он вложил в сердце мальчишки столько уважения к армии, сколько успел за свою жизнь. И этого уважения хватило настолько, чтобы парень выбрал путь военного. Сегодня жалеет.
«Я шел служить, представляя армию несколько по-другому. Но я очень разочарован. Бардак и маразм. Мне еще два года служить. Очень надеюсь, что наступит мир, и тогда, может быть, и служба будет иной. Сейчас не пойми что происходит. Я так мечтаю вернуться в родные Прилуки, подальше от этого дурдома, и рисовать мультфильмы. Самая заветная моя мечта. Очень люблю рисовать. И детские рисунки ношу под броником, на сердце. Говорят, что они оберегают. На войне во что угодно поверишь...»
Рисовать у Лино возможности нет. Зато в завалах он нашел две старых швейных машинки и развлекается тем, что шьет ножны для своих побратимов.
Вообще, здесь, на передовой, каждый приспосабливается к обстоятельствам, как может.
Оптимистам легче.
Боец с позывным Веселый так же весело отбрасывает ком земли в сторону.
"О, у нас все копают, кто бы ни приехал", - говорит Веселый Зоряну Шкиряку
«Роем могилу для сепаратистов», - говорит он.
На самом деле, здесь, на нулевке, не исключают возможности внезапного наступления противника, и хотят быть готовыми отражать атаки.
- Часто стреляют? - интересуемся.
- Стреляют прилично, но гармонично, - отшучивается Веселый.
- Да почти каждую ночь, - уже серьезно поясняет Джинжи.
Его позывной на иврите означает рыжий. Джинжи действительно рыжий. Он гражданин Израиля, но родился в Украине. Вернулся на родину еще до войны, в 2004-м и не задумываясь пошел ее защищать. - Пару дней было тихо, а до этого залетало постоянно. И не только вечером. Не угадаешь, когда ждать. Вон веревку видите? Белье здесь сушим. На днях сюда залетело, всю одежду нашу осколками посекло. Так и живем.
Бегаем, как игрушки в тире
- Бегаем, как игрушки в тире, - говорит Веселый. - Это все, что нам с нашими автоматами остается. Они по нам из минометов, а мы... Но лично я не унываю. Я к любым испытаниям отношусь с оптимизмом. Так легче жить.
Рядом с ним легче и всем остальным. Ребята уже два месяца ждут демобилизации. Еще в апреле они должны были уйти домой. «Видно, у Пети ручка закончилась подписать приказ», - смеются.
Боец с позывным Кипиш тоже ждет свой дембель. В мирной жизни он фермер. 40 гектаров земли, клубника, виноград в Херсонской области.
«Как сейчас мое хозяйство? Да так. Присматривают за ним, чтобы не посохло все. Уже когда вернусь, буду заниматься».
Кипиш пошел служить за идею, за родину. Жена предлагала заплатить 500 долларов и сидеть дома. Не согласился.
Было очень страшно. В марте особенно. Было так, что 26 часов подряд нас обстреливали
«Было очень страшно. В марте особенно. Было так, что 26 часов подряд нас обстреливали. Сидел здесь на посту, а рядом разрывались снаряды. Очень страшно. Сейчас уже ничего», - вспоминает.
Его пост — это заграждение из холодильников, набитых кирпичами. Выглядит не очень убедительно.
"Это только от осколков. Если прямым или совсем рядом ляжет - ничего не спасет", - говорит Кипиш.
Сегодня, когда такая тишина вокруг, об этом не хочется думать.
Вокруг благоухают цветы. А травы в степи так пахнут— аж до головокружения. И теплое Азовское море манит.
Но эта тишина - иллюзия. Война дышит в затылок. А когда выпадают редкие минуты отдыха, и бойцы решаются окунуться в море, война нет-нет, да и прикоснется 82-мм миной к пятке.
«Не волнуйтесь. По дну не ходим, плаваем по поверхности», - говорят бойцы.
Пляжный сезон в Широкино все-таки начался.
Анна Романенко