Эдуард Зарубин - врач-уролог, волонтер и активист из Мариуполя. Он всю жизнь прожил в родном городе в родовом доме, который построил его дед. Стал первым в семье врачом, потому что мама с детства говорила парню, который интересовался животным миром и книгами об организме человека, что это его призвание. А теперь Эдуард - основатель врачебной династии, где кроме него и жены Лилии помогать людям не болеть будет еще и сын Виктор.
О воспоминаниях и чувствах этой войны он рассказал нашему сайту.
О счастье
- Когда я говорю о счастье, это означает, что я говорю о своей семье - жене, сыне. Мы познакомились и создали семью здесь, в Мариуполе: Лилия работала в роддоме, а я был молодым врачом после окончания Донецкого медицинского университета. Сын тоже выучился на врача. Жена настояла на этом, а я - нет. Хотя и не жалею, что выбрал такую профессию, но я фактически не имел выбора - уверенность мамы в моем предназначении была непоколебимой, а у человека должен быть выбор. Даже если он будет методом проб и ошибок. А жене очень хотелось, чтобы сын пошел нашим путем. Поэтому, закончив в прошлом году Запорожский медицинский, он стал семейным врачом.
Дом, где я прожил всю жизнь, за исключением учебы, построил мой дед. Я в нем родился, мы с семьей жили в нем вместе с бабушкой, которая дожила до 101 года. С началом войны в 2014 году он оказался, фактически, на гринице - в Восточном микрорайоне на повороте как ехать на Новоазовск. Восемь лет по той дороге можно было ехать только направо. Потому что прямо - это в оккупацию.
Мой мариупольский дом - это воспоминания о детстве, совместное уже с семьей его развитие. А еще хобби - виноградарство. Я много лет занимался виноделием: делал красное сухое вино, экспериментировал с ассамбляжем из разных сортов, чтобы найти оптимальный вариант именно моего вина. Потому что работа врача монотонная и тяжелая - мозг работает, а тело - нет. Отработал две смены, домой - и через 10 минут уже на винограднике. Мы устраивали домашние дегустации, куда приезжали друзья, кумовья. Это же особое вино, если ты делаешь его своими руками! Когда у меня еще не было специальной машины, большой компанией собирались на сбор винограда и на его разделение. Это такая вечеринка на весь день, чтобы переработать несколько сотен килограммов того винограда. Тяжелая ручная работа, но смех, смакование вина... Первый сбор раннего винограда, чуть позже созревают другие сорта...
О потерях
- А это сейчас обо всем. Мы "занулились". Жизнь продолжается, но у тебя нет ничего твоего - дома, вещей, привычных дел, хобби. Работа есть, но нет рядом друзей и знакомых всю жизнь людей. Из той жизни ничего нельзя перетащить в "новую". Но нам повезло. Многие семьи знают, что такое раненые и погибшие родные. У нас никто из семьи не погиб. Сохранились даже 4 наших домашних животных.
Но мы считали с сыном, имеем где-то 30 знакомых людей, погибших - разной степени близости. В Мариуполе у меня никого не осталось. Мои ближайшие на тот момент все умерли - ни родителей, ни бабушек или дедушек. Но все более дальние родственники, которые есть, вернулись обратно - в Мариуполь. Мне сложно сказать по их решениям. Это очень тяжелые вопросы таких вроде бы неочевидных потерь...
О страхе
- Я не рассчитывал ни на какой подобный страх в своей жизни. Мы восемь лет жили на краю войны - каждый день слышали взрывы и выстрелы. А дача, где виноградник, находилась чуть ли не в серой зоне - очень близко к вражеским позициям. Вечером, когда все стихало, часто мог слышать разговоры с той стороны солдат, которые заходят в свои блиндажи. Обрезаешь тот виноград, а слушаешь, чтобы ничего не прилетело.
Настоящий страх за эти годы был один раз. В 2015 году, когда произошел страшный обстрел микрорайона Восточный. Суббота, 10 утра, за 30 секунд на Мариуполь упали 120 снарядов. На то время это был самый масштабный теракт, погибло много людей. Тогда я почувствовал сильный страх, потому что мой 15-летний ребенок находился в эпицентре этого теракта. Ближайший снаряд приземлился в 13 метрах от окна. Мы с женой поехали на работу за полчаса до обстрела, потом я видел, что там, где мы ехали, упали Грады. Мы могли погибнуть, если бы не те 15 минут...
Мы были в больницах на разных берегах. Обстрел был настолько сильный, что я на Правом берегу услышал мощные взрывы. Начался хаос, пропала связь, мы не знали, что с сыном. На улице сгорело много домов. Наш уцелел.
После того дня я уже так сильно не пугался. Поэтому, думаю, мы и не выехали сразу - думали, что это очередное обострение. Не поверили Путину, потому что мы ему никогда не верили. А на этот раз, оказалось, зря - иногда он говорит правду.
Мы подумали, что все это не впервые, как-то продержимся. Досиделись... Двадцать дней... Страшно было, но не было какого-то шокового состояния. Через три дня с начала полномасштабного вторжения мы переехали в центр города. Это нас спасло от дальнейшей фильтрации. Потому что всех, кто оставался на Левом, оккупанты депортировали в Безымянное на фильтрацию, а затем - в Россию. А это могло бы быть и страшно. Потому что мы волонтерили, были на всех патриотических мероприятиях, делали то, что точно не понравилось бы оккупантам.
Я имею опыт неконтролируемой тревожности после того обстрела. Когда ты уже в безопасности, а организму кажется, что нет. Потому что тогда этот обстрел был для меня неожиданным. После этого пришлось длительно лечиться от депрессии.
Самый большой страх уже на новом этапе войны я почувствовал, когда мы рискнули выехать из Мариуполя. Потому что я за рулем, и именно на мне ответственность за жизнь пяти человек. Мы ехали в темноте, у меня плохое зрение, вся дорога в обломках разного вида. Даже на блокпостах было уже не так страшно - мы ехали в колонне из 200 машин. Даже если расстреляют, среди людей не так страшно. А умереть посреди дороги в одиночестве - страшно...
О силе
- Я почувствовал силу в поддержке людей. Страшно, когда ты один. У меня был четкий план, мы обосновались в центре города, тогда еще был свет, вода, связь, газ. Чего бы не переждать это "обострение". И только когда мы пришли к "Халабуде", увидели, что происходит что-то гораздо более масштабное, чем просто обострение. Там был такой движ, волонтерская тусовка. Кто-то разгружал машины с едой, кто-то занимался лекарствами, перевязывал раненых, кто-то ехал по заданиям. Руководители-волонтеры писали списки работ, распределяли сферы ответственности, там были нужны наши руки: бояться было просто некогда. С утра до темноты каждый день мы делали все, что просили. Виктор руководил помощью для людей, которые скрывались в Драмтеатре. Туда носили лекарства, еду, памперсы, детское питание. Приходили домой, где слышали войну - стекла содрогались, но в самом центре уличные бои начались за три дня до того, как мы рискнули поехать. 14 марта мы двинулись: машина побита обломками, но на ходу - повезло. Вместе с нами ехал друг и сосед - Сергей Ваганов, который первый из знакомых попросил взять с собой тогда, когда мы даже еще не думали об эвакуации. Я согласился и не мог бы не выполнить обещание.
В Мариуполе остались наши домашние животные - пес и 3 кошки. Взять с собой мы не могли даже одну - старенькую и полностью домашнюю Жужу, которая бы не выжила сама на улице. Потому что у Ваганова была тяжелая аллергия на животных, а он и так был в плохом состоянии.
Еще о силе. Сын потом долго в интернет-группах искал нашу Жужу, которую мы оставили на соседку. Я бы наверняка не смог - когда предполагаешь 1% успеха в каком-то деле, то стоит ли за него браться? А он "лупил эту скалу", круглосуточно просматривая различные каналы и группы, связываясь с разными людьми, уговаривая их пойти искать кошку по кому-то услышанному адресу, совсем не уверенный в каком она городе. И это настоящее чудо - он нашел Жужу, которую взяла к себе мариупольская волонтерка, когда соседка просто выпустила ее на улицу. Ее и еще одну нашу кошку нам передали волонтеры из инициативы "Вывозим". Она оставалась во дворе нашего дома. Привезли ее худую и с опухолью - такие стрессы не полезны ни людям, ни животным. Уже здесь ее прооперировали. Думаю, она бы, в отличие от Жужи, выжила бы и без нас - она местная, мышеловка, всю жизнь в том дворе. Там до сих пор живут еще два наших животных - кот и пес. Ими занимаются люди, которых мы пустили жить, потому что у них разрушенное жилье.
Возможно, это и о какой-то другой силе. Вокруг сгорели целые кварталы, повсюду обломки, несущие смерть. А они выжили, и дом наш целый. Когда-то, еще до 2014 года, знакомая врач, которая была очень религиозная, пришла к нам домой с небольшими бумажными иконами. Она поставила их на все окна лицом на улицу - на защиту. Сказала, чтобы не трогали. Так десятый год и защищают...
О будущем
У меня двойственные чувства. И жалко людей и этот город, и вспоминаются те тяжелые отношения с горожанами, которые ждали россию... Мой мозг пытается выстроить дальнейшие движения, но я потерял веру в собственные прогнозы. Я ошибся относительно масштабов войны. И вот теперь с планами все сложно. Нас здесь приняли, поселили, мы держимся за работу. Но никаких планов.
Я пережил сильный шок от утраченного, чтобы снова начать что-то, что, возможно, надо будет бросать. Поэтому я как на паузе: взял тайм-аут, ничего не начинаю, но и не отчаиваюсь. Поддерживаю себя и семью. Потому что даже просто выдержать такой поток новостей очень сложно. Будущее - туманно. Как патриот, волонтер, украинец я верю, что 100% Мариуполь вернется. Но я реалист, потому что представляю, сколько надо положить жизней, чтобы его отбить. Не знаю, увижу ли лично я победу Украины, хотя верю в это однозначно. Потому что может так случиться, что все мужское население будет вынуждено пройти эту войну, и многие не вернутся.